И он [таксист] свернул на незнакомую Лаврентьеву дорогу, тоже удобную, широкую, пересекавшую скопление уже построен­ных и строящихся жилых домов. Среди этих похожих друг на друга зданий Лаврентьев потерял ориентировку и с тру­дом представлял, откуда подъедут они к гостинице, где для него был заказан номер и которая, как он знал, находилась в центре.

Последний дом микрорайона мелькнул справа, и машина вырвалась на обширное, еще не застроенное пространство. Таким оно показалось Лаврентьеву в первые секунды, но он тут же понял, что пространство это — не пустырь, дожи­дающийся команды на застройку, а нечто организованное рядом сооружений, которые он воспринял сначала по от­дельности и лишь потом объединил в целое, в ансамбль, спускавшийся слева от шоссе в воронкообразную обширную котловину, некогда естественную, а теперь заметно под­правленную человеческими руками — склоны заботливо одеты ярким, непривычным для сухого юга дерном, по краю их опоясывали ровные ряды недавно высаженных деревьев. И из-за этих деревьев вдруг вырвалась, ударила в глаза Лаврентьеву огромная скульптура, поднявшаяся со дна кот­ловины. Три бетонные, грубо обработанные фигуры серыми глыбами застыли там в предсмертной муке: солдат вскиды­вал над головой обмотанные колючей проволокой руки, сра­женный, лежал старик и женщина прижимала к груди по­никшего ребенка.

— Остановите,— попросил Лаврентьев.

— А тут и стоянка специальная есть,— охотно согласил­ся шофер.— Многие интересуются. В прошлом году откры­ли. К годовщине...

И он притормозил на площадке, над которой возвышался указатель: «Мемориал «Злодейская балка» — 400 метров».

Видимо, стоянку сознательно расположили в отдалении, чтобы люди подходили к этому скорбному месту пешком; и Лаврентьев тоже пошел пешком. Впереди спешила турист­ская группа с экскурсоводом, приехавшая в красном автобу­се с большими зеркальными стеклами; рядом шумливые де­ти норовили вырваться из рук родителей, чтобы пробежать­ся по спускающейся под гору дорожке; пожилые иностранцы бродили с фотоаппаратами и кинокамерами, выбирая удоб­ные точки для съемок. Но Лаврентьев не замечал неизбеж­ной суеты. Он смотрел вперед, пытаясь узнать это страш­ное, некогда так знакомое ему место. Дорога вывела его к приземистому строению, облицованному черным гранитом. Строение, стилизованное под блиндаж или бункер, было ма­леньким музеем, откуда начинался осмотр мемориала. Но только подойдя к музею, Лаврентьев наконец понял: музей стоял на месте салотопки, старого, дореволюционной еще постройки, ветхого здания, вынесенного в свое время далеко за город, чтобы не беспокоить жителей вонью вывариваемо­го сала. В этой бывшей салотопке размещалось постоянное подразделение зондеркоманды, потому что со времени пер­вой большой акции немецкие власти сочли балку подходя­щей для дальнейших ликвидаций. В свободное время солда­ты зондеркоманды пили — им полагалась дополнительная норма — и всегда находились во взвинченном, искусственно подогретом состоянии. Злобно бросаясь к прибывающим ма­шинам, они вытаскивали людей с руганью и били их, пре­жде чем начать стрелять. Особенно охотно тащили женщин, срывая платья, хотя насиловать и даже снимать нижнее бе­лье запрещалось — ведь здесь завершалась политического значения работа...

Гранитными ступенями Лаврентьев спустился в тесное, с низким потолком помещение музея, оформленное строго, почти аскетично. На стенах висели увеличенные фотокопии документов и снимки, сделанные в свое время комиссией по расследованию немецко-фашистских преступлений; на снимках — разрытые рвы с человеческими останками. На противоположной от входа свободной стене бронзовыми бук­вами был выложен текст» «Здесь, в бывшей «Злодейской балке», в течение 1942 — 1943 гг. немецко-фашистскими оккупантами были расстреляны 27 тысяч советских граж­дан». Узкое продолговатое окно, напоминавшее бойницу, открывало вид на бывшую балку. Напротив монумента из дерна поднимались пять пилонов, красными пятнами разры­вавших изумрудную зелень, а между ними, окруженное со­мкнутыми стальными штыками, трепетало пламя Вечного огня.

— Пять пилонов, облицованных алым мрамором, симво­лизируют пять лет войны,— услышал Лаврентьев голос экс­курсовода, сопровождавшего туристскую группу.— В скло­нах мемориала расположено восемнадцать радиодинамиков, непрерывно транслирующих классическую музыку...

Музыка действительно доносилась снизу; спокойная и трагичная, она не заглушала голоса людей и гул машин, проносящихся вверху по шоссе, но как бы отделяла эти слу­чайные шумы от главного, ради чего было построено все, что видел сейчас Лаврентьев.

Однако сам он испытывал странное ощущение: эти зеле­ные газоны, и отполированные мраморные плиты, и поблес­кивающий вокруг огня металл, и цветы, высаженные гус­тым ковром у подножия монумента, и пестро, по-летнему одетые люди, непрерывно двигающиеся по кольцевой до­рожке,— все это не увязывалось в памяти Лаврентьева с те­ми осыпающимися стенами заброшенного оврага, со дна ко­торого тысячи людей в последний раз видели небо и вдыха­ли последний глоток воздуха.

Страшного воздуха...

Шестаков П. А. Взрыв // Павел Шестаков : [В 7 т. : Т.] 6: Взрыв. Москва, 1994. С. 13-15.